О волонтёрской деятельности, работе в прифронтовых районах Донецка и военном госпитале Белгорода, а также о трудностях в изготовлении кино об СВО, российской культурной среде, чувстве вины и многом другом журналисту издания "Украина.ру" рассказала волонтёр и режиссёр Анастасия Данкевич-Маркова, известная в волонтёрских кругах как "Товарищ Белка".
- Ты представляешься волонтёром, но, насколько мне известно, в первую очередь ты режиссёр. Верно?
- Сейчас моя деятельность направлена именно на помощь военным, на военное волонтёрство. Тем не менее параллельно сейчас поступают предложения. Вроде бы логично, что культура должна идти рука об руку со своей страной и тем, что она делает, но людей, которые бывали бы в Донбассе достаточно часто и вместе с тем имели достаточно серьёзный опыт кинопроизводства, сейчас немного.
Год назад меня, собственно говоря, ангажировали, когда снимался первый сезон сериала "Ландыши". Попросили снять необходимые кадры: внешние проезды игрового автобуса и прочие зарисовки, заявочные планы. То, что нужно было сделать именно здесь. И мы сняли это малой группой. А сейчас готовится второй сезон, и я буду делать нечто подобное. Только это будет уже не зима-весна. Будет лето.
- Деятели культуры, как правило, изначально старались держаться от темы СВО подальше. Как тебя занесло в волонтёрство?
- Ты знаешь, 23 февраля 2022 года я была в Москве на премьере фильма Наташи Кончаловской, дочери Андрея Сергеевича, "Первый снег". Я там работала вторым режиссёром. И вот мы либо перед, либо уже после показа разговаривали с продюсером. Они планировали ехать в Европу, чтобы снимать очередной сезон "Содержанок". И мой муж, художник по свету, Глеб, должен был ехать с ними. И вот продюсер говорит, что приехали, а им в Европе говорят: ребята, подождите, не торопитесь, будет война. Мы тогда ещё похихикали, что европейцы с нами воевать собрались, а через несколько часов началась СВО.
Мне не нужно было объяснять, что под Донецком сконцентрировано огромное количество войск и, если бы СВО не началась, то здесь всё стёрли бы с лица земли. Дело в том, что, начиная где-то с 2021 года, я стабильно раз в неделю заходила на сайт ОБСЕ и смотрела отчёты о прилётах. И разница бросалась в глаза. В какой-то момент я стала заходить туда каждый день, а потом и по несколько раз в день. И количество прилётов увеличивалось кратно. И когда Россия признала ДНР и ЛНР, стало понятно, что это последняя попытка предупредить эскалацию.
В общем, 21 февраля я ещё не до конца понимала, что нам предстоит. Казалось, что ни один дурак не рискнёт связаться с Россией. Мы ведь тогда ещё слушали официальную версию, согласно которой в армии есть абсолютно всё, и мы сейчас всё быстренько сделаем. А потом был шок.
Только у меня было не отрицание, а будто очки розовые сняла. И в августе 2022 года мы впервые приехали. Поначалу ведь не пускали даже из-за ковидных ограничений, а у меня тут ни знакомых, ни родственников, к которым могли бы пустить.
За лето муж заработал денег, мы сняли кино и смогли приехать. Тогда ведь ещё никакой группы, никаких сборов не было, ничего. Мы просто купили детям канцелярию для школы, игрушки, книги, набили всем этим машину и поехали. Ещё сухое горючее для гражданских. Думали, как эти вот брикеты доставить. Понятно же, что с дровами проблемы, а скоро осень. Забегая вперёд, мне удалось связать человека, у которого в Мытищах завод по производству этих брикетов, с волонтёром Андреем Лысенко. Первая фура на 28 тонн приехала в Ростов на перегрузку в феврале 2023 года. Это для меня было такое счастье!
Но ты же помнишь, как по сети побежали "чёрные квадраты", "нет войне" и вот это всё? Отталкиваясь от событий 21 февраля, я написала текст о признании ДНР и ЛНР, но опубликовала только утром 24-го. Многие тогда восприняли так, будто я говорю про СВО. И хотя я говорила о другом, это уже неважно. Столько грязи полилось, столько ненависти. Но я же из Минска, поэтому стала "врагом народа" ещё в 2020 году, когда в Белоруссии произошла попытка государственного переворота и я попыталась удержать людей от этого. Тогда лишилась практически всех. Если один человек остался из сотни, то уже хорошо. И здесь произошло то же самое.
Люди либо замолчали и просто стали тихонечко ненавидеть нас с мужем, либо стали наезжать. Что мы, дескать, за войну. Поговорить и как-то понять даже никто не пытался. Имею в виду профессиональную среду.
Вот ты говоришь, что артисты плохо играют в патриотическом кино. А почему? Ты знаешь, как сложно даже на кастинг получить согласие, если в фильме будет затронута тема СВО? Это просто для того, чтобы артист пришёл! В лучшем случае придут к тебе пять процентов, из которых ты будешь выбирать.
Не дам руку на отсечение, поскольку не видела этих договоров, но мне рассказывали о том, что в актёрских договорах в 2022 году появилась строчка о том, что на съёмочной площадке запрещено даже обсуждать тему СВО. Иначе вплоть до расторжения договора.
В Питере, к примеру, у нас организовались артисты, которые сразу выступили за Россию, за помощь фронту, начали сети плести, ездить к ребятам с концертами и так далее. И это прекрасные артисты, но не "звёзды" первого эшелона, которых знает вся страна. Мы знаем Машкова, мы знаем Безрукова, который в первые дни прочитал на видео "Жди меня", но потом каких-то суперактивных действий я с его стороны не наблюдала.
Понятно же, когда Чулпан Хаматова, "звезда", любовь всего российского кинематографа, сверхчувственная актриса, выдаёт то, что она выдала, конечно, люди начинают сомневаться. Но у нас уже много лет проблемы… мы забыли, что такое экспертность. Почему человек высказывается о том, в чём не разбирается? Почему его слушают? Люди хотят лёгкости, но лёгкость поверхностна. И вот уже бариста Вася Пупкин рассказывает нам про ковид.
Когда ты работаешь в кино или театре… вот у нас съёмочный день – двенадцать часов. Это если без переработок, а так может быть и четырнадцать, и шестнадцать. Если ты добросовестно работаешь, а не сидишь в телефоне, то времени на то, чтобы понять, что происходит в мире, практически нет.
Вот у актёра, к примеру, 29 съёмочных дней в месяц. Это съёмки в Минске, потом в Питере, а потом он забывает, в каком фильме снимается, как зовут его персонажа и где он сейчас находится. А у псевдолиберальных СМИ всё удобно, всё уже собрано. И там, как ты понимаешь, вся "правда".
А есть прослойка людей, которые делают вид, что их это вообще не касается. Но сейчас такие даже делают шаги в нашу сторону. К примеру, зимой 2022–2023 мы с мужем находились в Шебекинском районе. Глеб валит лес, я руковожу отгрузкой. Это дрова для блиндажей, для укрепрайонов и так далее. Ребята просят купить тепловизоры, и Глеб написал в группу осветителей Санкт-Петербурга. У них есть свой чатик. Так его сразу же загнобили за это. Убери, мол, это сообщение, группа вообще про другое.
А потом случился Курск. Пятого августа мы приехали в Белгород после месячной поездки по регионам, а в ночь с шестого на седьмое происходит вторжение. Едем в Курск, везём тепловизионные монокуляры для поиска раненых и гражданских по лесам, обезболивающее, перевязку. Пока большие волонтёрские группы переориентировались на это направление, мы уже объявили сбор. И Глеб бросил запрос в ту же группу питерских осветителей.
Раньше мы в месяц тысяч пятьсот собирали максимум, а тут за день собрали четыреста, и сто из них пожертвовали осветители. Не знаю. Может, потому что Курск для них – это что-то родное, а может, за полтора года изменилось что-то в восприятии, но и писали, и деньги присылали, и благодарили нас за работу, за то, что могут помочь благодаря нам. Больше мы к ним пока не обращались, но… посмотрим, что будет.
- Курск для них – это что-то родное, а Донбасс – нет. И это понятно. А для тебя?
- У меня по-прежнему чувство вины. Не знаю, как лучше объяснить, но я до сих пор не уверена, что в полной мере восполнила недостачу помощи Донбассу до начала СВО. То есть мы касались этого достаточно отстранённо. К примеру, были у меня знакомые, которые возили деткам подарки к Новому году. Мы собирали деньги, скидывались. Но участвовать финансово – это одно, а находиться здесь – совершенно другое. И мне плохо из-за того, что была так далеко и всё это время занималась исключительно собственной жизнью, понимая, пусть даже отстранённо, что здесь происходит. А здесь боль людей, которую я могу хотя бы своим маленьким сердечком чуть-чуть облегчить.
Вспоминается первый приезд в Донецк. Мы тогда ехали помогать гражданским, развозили продуктовые наборы в западную часть города. Это Петровка, Трудовские, Первая Площадка, Вторая Площадка, Октябрьский. Мы попросили донецкого волонтёра Андрея Лысенко разрешения поехать с ним и помочь.
Мы с Лысенко и Татьяной Монтян поехали на Октябрьский. Там живут самые незащищённые категории: пенсионеры, инвалиды, мамочки-одиночки. Это люди, у каждого из которых какая-то своя колоссальная боль. Ни поделиться друг с другом, ни друг друга поддержать они уже не могут, поскольку у каждого боль своя. И понятно, что каждый нуждается, чтобы его просто выслушали. И помимо продуктов мы знакомились, я слушала их истории. Рядом были прилёты, шло освобождение Песок. И все на эти прилёты реагировали, а у меня даже тело не вздрагивало. Я их будто не слышала. Я слушала истории людей.
Вот тётю Олю запомнила как человека… такой комок грусти и трудностей. Она там осталась одна. Дочка уехала на ту сторону ещё в 2014 году. Лысенко говорит: ребята, нужно ехать, пока есть промежуток между прилётами. Всё уже раздали к тому моменту. Мы часа два, наверное, сидели и ждали этой паузы. И я даже не заметила, как все уехали. Пока дослушала тётю Олю, пока села в машину… мы остались в этом дворе без навигации, без телефона. Мы потерялись, а обстрел продолжался. Андрей Лысенко рычал потом на нас. Так, мол, не делается. А я ничего не могла с собой поделать. Я просто поняла, что, если её не дослушаю, то потом… не знаю.
Когда спрашивают, не страшно ли, когда рядом прилёт, я говорю, что не страшно, поскольку в этот момент я не о себе будто думаю. В следующий раз это ярко проявилось в Белгородском военно-сортировочном госпитале. Осенью 2024 года я наконец-таки смогла там оказаться.
Я волонтёрила в самом тяжёлом отделении, где ампутанты, ожоговые. И вот, когда ты сдаёшь телефон на КПП и заходишь, тебя самой будто и нет больше. Есть только ребята, которым надо помочь. Ты на руке пишешь: в такую-то палату нужен левый тапочек 42-го размера, в такую – правый 43-го, трусы 50-го и так далее. А этому нужно срочно капельницу, а в той палате нужно слить мочу из катетерного пакета. И тебя нет. Ты есть только для них будто бы. В общем, это очень приятное чувство.
Притом что, когда ехала туда, не знала ещё, как отреагирует мой организм. Мы ведь можем думать о себе как угодно, но в экстренных ситуациях реагируем по-разному. Можно было с порога начать рыдать. Я этого очень боялась. Это означало бы, что максимум я могу только полы помыть, чтобы с ребятами не встретиться и ни в коем случае не разрыдаться.
Но произошло иначе. Просто до этого я передавала ребятам технику, но госпиталь – это совершенно другой способ помощи. Другие эмоции в этом задействованы. И эта внутренняя сдержанность в тебе либо есть, либо нет её. Это не хорошо и не плохо. Просто каждый должен быть на своём месте. Мне вот удалось даже в перевязке поучаствовать. А в этом не хотят участвовать даже те волонтёры, которые годами там помогают. Говорят: обезболивающее, капельницы, утки, всё, что угодно, только не перевязка. Вот так получается, что, если попаду на фронт уже не волонтёром, то даже в медицинском отделении без истерик работать смогу.
Читайте также: Денис "Борода" Пимонов: Все свое время мы посвящаем спасению человеческих жизней
