Интервью с Анастасией Сергеевной Данканич-Марковой с позывным «Белка» — режиссером и волонтером. Телеграмм-канал «Товарищ Белка».
— Здравствуйте, Анастасия. Расскажите, пожалуйста, немного о себе.
— Мне 37 лет. В 1988 году я родилась в Минске, в семье военного связиста и бухгалтера. В 1994 году пошла в школу.
— Первый вопрос возникает тут же, когда узнаешь Ваш позывной — почему «Белка»?
— Эту кличку я получила в белгородских лесах. Осень 2022-го года. Мы приехали туда вместе с мужем на заготовку бревен и дров. Гражданская профессия мужа – художник по свету в кино. Заготовкой занималась группа «Брёвна 31», как в шутку себя называли — «Бобряндия». Тогда делянки были выделены администрацией районов, а мы были первыми волонтёрами, которые приехали из Петербурга. В основном ребята работали из Белгородской и близлежащих областей – Воронежской, Курской, из Москвы очень много ребят приезжало. И вот все были «бобрами», а я-то девочка! Во мне росту 160 сантиметров и весу — 42 килограмма. Брёвна мне носить было тяжело. Я грузила дрова – в КАМАЗы, «Уралы«. Это было всё так интересно и волнительно – ведь наша помощь передавалась лично бойцам на фронт!
Меня сперва назвали «Настя Питерская». А потом, через пару дней нашего там пребывания, я попросила рацию – расставлять машины на загрузку, оптимизировать процесс – во мне уже включился второй режиссёр из кино, который отвечает за максимальную экономию всего – ресурсов, времени, пространства. Я попросила дать мне шанс показать, как можно загружать больше при том же количестве волонтёрских ресурсов. И у меня получилось. Вместо 9 машин в сутки при мне уже как-то зафиксировали рекорд для буднего дня — 23 борта. На выходных туда приезжало по 200-300 человек, все распределялись по разным делянкам. Мы даже порой обедали в разное время, чтобы не толпиться, а люди, которые работали на кухне, только и успевали всё новые котелки варить, чтобы всем всего хватало. И вот меня окликают, а я из другого угла леса выскакиваю! Тогда один из волонтёров изумился: «Ты смотри! Она как белочка по веткам! Только там зашла – а тут уже вышла!». И вот так я стала «Белкой».
Потом, когда я уже сама начала делать сборы, встал вопрос о том, что надо организовать какой-то канал в Телеграмм. Просто «Белка» — такое себе. Тогда и придумала – «Товарищ Белка». Так и стало.
— Вы учились на режиссёра, сняли дипломный фильм. Вы всё ещё в профессии? Или она отошла на второй план?
— Да, я закончила Белорусскую Государственную Академию искусств, отделение «Режиссуры кино и телевидения», в 2012 году. Защищалась художественным короткометражным фильмом по японской новелле Сэндзи Курои «Нежданные гости». Этот фильм я сняла, ещё учась на третьем курсе. Дипломное кино снимала другое. Мы писали сами сценарии с несколькими драматургами, сделали фильм почти целиком — мне оставалось два эпизода, но я отказалась его доделывать. Мне показалось на тот момент, что я больше не разделяю идею собственного фильма. Тема была про утечку мозгов из страны. Я хотела отправить сообщение зрителям, что мы должны сами в своей стране заливать фундамент, строить стены, вставлять окна – и это будет реализация. А не ощущать себя «нужным» где-то там, за пределами. Но пока я снимала — вышла работать ассистентом по актёрам на сериал с рабочим названием «Бегущая строка». Его снимал режиссёр Дмитрий Иосифов, получивший известность, сыграв Буратино в фильме Нечаева. Оператором этой картины был легендарный Алексей Борисович Родионов – его дебютная работа была в фильме «Иди и смотри» Элема Климова.
И вот в одном из разговоров с Димой Иосифовым, который в своё время уехал в Москву из Белоруссии, работал в рекламе и кино, я с ним поделилась мыслями о своей дипломной работе, и он сказал: «Насть, что за бред? Почему надо зацикливаться на Беларуси? Мы – граждане мира!». Этим он сбил меня с толку, и моя выпускная работа так и не была закончена. В 2021 году я пересмотрела материал и сейчас, оглядываясь назад, считаю, что это могло бы быть очень неплохое кино.
Съёмки проекта «Про людей и про войну». Я второй режиссерВ профессии работала много лет, но вторым режиссёром. Приехав в Россию из Беларуси, было очень непросто без хорошего портфолио, которого у меня не было. Были только студенческие работы, никому не интересные. Просить возможности снимать какие-то большие полотна, пусть даже банальный сериал для «ТВЦ» или «НТВ», я не могла.
В итоге меня приняли вторым режиссёром в Санкт-Петербурге в 2013 году — просто потому, что у меня есть диплом, без опыта работы – хотя такое редко бывает. И я за это очень благодарна. До 2021 года работала на разных картинах, разной сложности – и на полных метрах, и на сериалах, — но всё равно зудело внутри, что хочу сказать своё слово. Можно, конечно, остаться ассистентом у очень стоящего автора, который снимает картины, которые действительно влияют на людей. Но, к сожалению, в моём опыте особо не было таких работ. И к 2021 году, так как я замужем за художником по свету, он же гаффер, он же бригадир осветителей – он освободил меня от необходимости работать вторым режиссёром для того, чтобы просто зарабатывать деньги. Я всегда работаю со всей отдачей, во что бы ни вписалась. Это касается как работы в кино, так и выбора прицела, подготовки РЭБа и так далее.
Чем отличается восприятие работы в кино режиссёра-постановщика и второго режиссёра? Режиссёр-постановщик видит кадр как образ. Из образов, событий, эпизодов он складывает историю, которую потом будет смотреть зритель. Второй режиссёр видит кадр ресурсом: реквизит, массовка, пиротехника, каскадёры, свет, операторская техника – то, что надо будет внести в таблички. Это больше техническая, организационная работа. Но никак не творческая.
С 2021 года я успела снять две короткометражки и одну зарисовку памяти Балабанова. Позже мы сделаем документальное короткое кино на 30 минут про ветерана Сталинградской битвы, Веру Александровну Якубовскую, которая, к огромному нашему счастью, жива, и 25 мая этого года мы отпраздновали её 102-летие.
Помимо этого у меня лежит документальный материал, снятый за эти годы, на 3-4 картины, но просто нет времени их смонтировать. Монтаж в документальном кино, на моё восприятие– это главный этап создания фильма. Нужно сосредоточиться, закрыться, уехать на дачу, в свою Болдинскую осень — чтобы ничего не отвлекало и ты мог «собрать» кино. Сейчас, к сожалению, у меня такого времени нет.
Есть фильм про одесского художника Леонида Войцехова, который я снимала, живя в Одессе в 2013 году. Он тоже не смонтирован, материала – море. Уверена, это станет любопытным кино, потому что я помню, как Лёня предрекал войну, причём вполне конкретно, с аргументами.
Есть материал про Андрея Лысенко – донецкого волонтёра. Это был наш первый заход в Донецк. Мы приехали именно к нему, и я пыталась снять «один день из жизни Андрея Лысенко». У него море контента, который они снимают постоянно, но он просто теряется в потоке информации. Хочется сделать про него отдельное кино. Тем более, что в этом августе будет уже три года с нашей первой поездки. И хочется добавить некий сравнительный анализ — чтобы отметить, что поменялось.
Кроме того, сейчас у меня есть прекрасные соратницы, подруги, волонтёры и музыкальная группа «Дорогая Венди». На одну из их песен мы снимали клип и делали это очень долго. Кстати, девочки – сёстры Ольга и Александра Каплюченко — поддерживают Донбасс ещё с 2014 года, но в первый раз смогли физически попасть туда то ли в 2016-м, то ли в 2017-м году. Эти девочки для меня пример и планка, которой я никогда не достигну. Я испытываю колоссальное чувство вины, что не пришла на помощь нашим людям сразу, потому что была слишком увлечена собственной жизнью. И это меня никак не красит.
— О чём Ваша короткометражка «Почти люди»?
— Это был 2020 год, пандемия. Я увидела «ВКонтакте» конкурс – «Снять за 60 часов». Это значит, что приходит задание — и у тебя есть 2,5 суток, чтобы придумать сценарий, снять, смонтировать, озвучить, экспортировать и отправить. До этого у тебя есть время собрать какую-то хотя бы закадровую команду – кто у тебя будет на звуке, кто оператор, кто гаффер. Задание пришло – «Изоляция». 3 игровых дня, общий хронометраж — 5 минут. У нас было много всяких вариантов сценария. В результате это кино о том, что мы зачастую в парах не выстраиваем должную эмоциональную связь, эмоциональную привязанность, которая при каких-то критических внешних обстоятельствах могла бы остаться нерушимой в принципе для категории «Я» и «ОН», или «Я» и «ОНА».
Мы живём какими-то привычными моментами, а когда дело доходит до того, чтобы постоянно находиться в замкнутом пространстве — не понимаем, с какой стати между нами всё становится увядшим, как цветы в кадре, почему мы бежим от диалога и прозябаем, каждый в своём пузыре – рядом, но всё равно не вместе. В моих предлагаемых обстоятельствах снимаются ограничения, героиня осознаёт, что между ней и её партнёром больше ничего нет. Они разойдутся. Откроется дверь – и он уйдёт. А она не согласна. Как заново разбудить чувства? На мой взгляд, пандемия была серьезным испытанием для большого количества людей. Вот я и хотела подсказать потенциальный способ, как можно всё восстановить.
Мы прошли тогда отборочный этап, вышли в финал, заняли седьмое место по результатам оценки экспертов. Из экспертов я знала только режиссера Александра Ханта. Кстати, возможно, если бы я оказалась вторым режиссёром у такого автора – может, я бы согласилась всю жизнь работать у него в ассистентах. Он очень крутой. Я уважаю его глубину восприятия, его подачу.
Для меня это не был первый и единственный шанс заявить о себе как о режиссёре. Для меня это была проверка спустя 8 лет – могу ли я как режиссёр сделать хоть что-то, чтобы это было целостно? Насколько я вообще могу до сих пор, перестроившись за все годы работы во второго режиссёра, сама поставить фильм? И мне было хорошо, когда я всё смонтировала и отдала.
Дальше мы ещё сняли зарисовку памяти Балабанова, которой я довольна. И судя по тому, что на YouTube её посмотрело почти 500 тысяч человек, а в комментариях устроили какой-то фан-клуб, и всем это очень «зашло», думаю, что это – результат. Так сложилось, что, пока я писала следующую короткометражку, началась СВО. И меня «утащило» в другое. И я об этом не жалею.
— Есть ли нереализованные замыслы, к которым хотите вернуться?
— Я хотела бы доделать свой дипломный фильм, отдать его людям. Я бы хотела доделать кино про одесского художника. Леонид Войцехов уже, к сожалению, не с нами. Он ушёл в августе 2018 года и не видел крупномасштабного начала войны, если можно так выразиться. Ещё у меня была идея с началом СВО – сделать трилогию, три полных метра – женская война, мужская и детская. Мужская война – это боевые действия, «горячая» её сторона. Женская – это условно тыловая – Донецк, Горловка. И детская – через детское восприятие. В детской части хотела, чтобы камера существовала на уровне роста детей, то есть, для взрослых на уровне пояса всегда, снизу вверх на всё, с большими деревьями и так далее. И у меня даже были наработки — я просмотрела очень много документальных фильмов, в том числе, фильмов ANNA-NEWS, которые были на тот момент выложены на YouTube, подобрала 12 историй, основанных на реальных событиях, и хотела это «сплести», чтобы в каждом фильме было по 4 новеллы.
И как-то на «Книжном салоне» в 2022 году подошла с вопросом к Захару Прилепину, зная, что у него есть Литературная мастерская, и что там, в том числе, не только обучаются писатели, поэты и публицисты, но и сценаристы тоже. Мне были нужны его сценаристы, потому что идеи у меня есть, но я – не сценарист. Важны в этом и профессионализм, и опыт, и образование – а у меня их нет. Захар мне дал адрес своей электронной почты, но на письмо тогда не ответил. В следующий раз я с ним по этому вопросу общалась, уже вернувшись из Донецка в августе 2022 года – на фестивале «Традиция». Тогда он познакомил меня с Алексеем Колобродовым, который был художественным руководителем в Литературной мастерской. Я съездила на третий поток, познакомились с ребятами. Из этой группы человек шесть проявили интерес, мы даже начали писать, но по моей вине всё пустилось на самотёк, потому что уехала в Белгород на заготовку бревен. И ребята разлетелись — кто в военкоры, кто в поэты.
Когда мы поехали в первый раз в Донбасс, я хотела сама всё увидеть и почувствовать. Я понимала, что для того, чтобы снимать кино, связанное с Донбассом, надо его знать, надо познакомиться с людьми, почувствовать это место. Самые лучшие фильмы о войне были сняты сразу после войны ветеранами. Я не ветеран, конечно, но хотела снимать честное кино, чтобы люди из Донбасса увидели на экране свою реальную жизнь в условиях многолетней войны. Теперь эти люди мне стали родными, но с каждой новой поездкой, с каждым годом, мне всё меньше хочется что-то снимать – пока что. Понимаю, что сейчас вообще не до этого.
— Какой жанр кино Вам ближе?
— Если говорить о том, что бы я хотела снимать – наверное, это социальная драма. Сейчас много всяких дополнительных жанров появляется – драмеди-шмамеди… Но я не хочу снимать комедии, например. Настолько во мне бескомпромиссно отложилась древнегреческая драматургия и восприятие того времени. Мы в наше время всё смеёмся, всё обсмеиваем. Мы таким образом купируем чувства, которые внутри нас могут развиться – сопереживание другому человеку, сострадание. Русская классическая литература нас воспитывает, расширяет наш диапазон возможностей, чувствований по отношению не к себе, а к другому человеку, жизни других людей со всеми сложностями, со всеми выборами, которые стоят перед нами на каждой из развилок. В любом случае, каждый человек хочет не ошибиться. Мне кажется, кино надо снимать для людей, чтобы человек, выйдя из кинотеатра или закрыв ноутбук, ещё подумал, примерил эту историю на свою жизнь, задал себе честный вопрос. Мне кажется, нам такого не хватает.
— Вы сняли видеоэссе о Балабанове. Почему именно он? Как его кино повлияло на Вас как режиссёра?
— Я очень уважаю творчество Алексея Октябриновича. Конкретно эта зарисовка была снята достаточно примитивно. Моя подруга, Катарина Середа, которая выступила продюсером и организатором всего этого дела, училась на тот момент в магистратуре театральной академии, в Петербурге, на «Театральной педагогике», если не ошибаюсь — на курсе Фильштинского. И с ней на этом же курсе училась Мария Милютина, которая сыграла в «Брате» наркоманку Кэт. Она и является главной героиней нашей зарисовки. Маша обратилась к Катарине, чтобы снять видео в память о Балабанове. И мы начали подготовку — я пересмотрела фильмы, локации, в которых снимались разные киноленты, конечно, мы были на могиле Алексея Октябриновича, были и на Васильевском острове, где он жил. Вот так и сложилось всё как-то. И за четыре дня мы, четыре девочки, собрались, всё сняли – в -30. Потом я смонтировала. Это не было каким-то долгорождающимся проектом. Но людям понравилось.
Балабанов – это явление. Это был человек с непростой судьбой, но с колоссальным талантом и с чувствованием Родины, её настроений, её боли, её утраты, надежды – одновременно поруганной и воскрешающей. Он очень точно попадал, на мой взгляд, в образы современных тогда людей, в их болевые точки. И именно поэтому он настолько откликался, отзывался в душах зрителей. На мой взгляд, красная линия, прошедшая через всё творчество автора – любой негодяй всегда получает по заслугам. Балабанов останется навсегда великим русским режиссёром, в этом у меня нет никаких сомнений.
— Вы говорите, что у Балабанова зло всегда наказывается. Считаете ли Вы, что современное кино (российское, белорусское) тоже должно нести такую миссию – восстановление справедливости?
— Очень хороший вопрос. С одной стороны, он очень простой, а с другой стороны, совсем нет. Кино – это высказывание автора, его восприятие справедливости. У другого автора справедливость выражается иначе. У третьего – по-своему. У согласованного общества, каким было средне- и раннесоветское, до этого, может быть, тоже так было – мне сложно об этом говорить – было понятно, что такое «справедливо» — это внутренний цензор на уровне с совестью. А сейчас – имеем ли мы право, как авторы, например, говорить, что наше кино несёт миссию – восстановление справедливости? Это смело, даже дерзко. Я бы, наверное, не рискнула. Ведь справедливость — это всегда вопрос. Даже если предлагается некий ответ, то, как поступает персонаж — всё равно всегда возможность выбора для зрителя – выбрать тот или иной путь, принять решение или нет, совершить действие или нет. Это очень сложный вопрос. Конечно же, очень хочется создать такие картины, которые бы отлили в бетоне наше ментальное понимание, что есть справедливость, про ценность человеческой жизни.
— Ваш отец — военный, ушедший из армии в 90-е. Как его опыт повлиял на Вас?
— Никак. Если не сказать, что даже отрицательно. Дело в том, что они с мамой развелись, когда мне было семь лет. Поэтому мы с отцом не были близки, никогда не говорили на какие-то откровенные, личные темы. Уже позже, лет в 30, я расспрашивала маму. Она рассказала мне, что, когда случилась война в Афганистане, отец хотел уйти добровольцем. Он написал заявление, но его не отпустили из воинской части, потому что была семья, мой старший брат. И он страдал, что его сослуживцы, молодые парни, погибали, а он не мог быть вместе с ними. Это на меня очень большое впечатление произвело. Я помню, что на следующее 23 февраля я ему рассказала, что знаю про это, и сказала, что горжусь быть дочерью офицера. И ощущение родства, наверное, начало восстанавливаться именно тогда.
— Вы говорили, что в 2014 году могли оказаться среди тех, кто поддерживал Майдан. А потом и среди жертв «Одесской Хатыни». Как сейчас оцениваете тот период?
— Да, если бы на конец ноября 2013 года я находилась в Украине, а не уехала в Москву, дорабатывать на фильме, то я однозначно была бы на Майдане. Чуть ранее я снимала комнату в центре Одессы, моей соседкой по квартире была девушка – Татьяна Сойкина. На тот момент она только выпустилась из юридического университета — очень симпатичная, грамотная, образованная девчонка с белой кошечкой. В её комнате висел флаг, мне на тот момент неизвестный. Я думала, что, может, это флаг футбольной команды – чёрно-красного цвета. В 2018 году, насколько я выяснила из Интернета, Таня стала руководителем «Правого сектора»* (запрещен в России – ред.) Одесской области. Ещё летом 2013 года она, закончив ВУЗ, стала часто ездить на Западную Украину – в Карпаты, ещё куда-то. Казалось, что это туристические походы, и лишь сейчас у меня появилась практически 100% уверенность, что там проводилась силовая подготовка. Последний разговор с Таней у нас состоялся где-то в конце апреля 2014 года по Скайпу. Она была бритая, в военной форме и сказала: «Поздравь меня, я завалила третьего сепара!». Я сначала вообще ничего не поняла, переспросила: «Что такое – сепар?». Дальше я смутно помню разговор, потому что это был наш последний диалог. Больше мы не общались. Почему я рассказываю про неё – я с ней дружила, мы часто общались на кухне под пивко на тему ненависти к России. Моё образование гимназическое из Минска абсолютно коррелировало с её восприятием того, как бедную Украинушку вечно злые русские оккупировали и только доили.
Тот период был чётко определённым этапом в выполнении задачи для того, чтобы возбудить национализм на окраинах. Это долго шло, началось ещё до развала Советского Союза, просто принимало разные формы. Это была попытка победить Россию, разорвать, разделить её на отдельные части, назначить своего гауляйтера на оторванных территориях и пользоваться её природными ресурсами. Когда Гитлер шёл на Россию, много людей уничтожили, но и многие должны были остаться – рабами, и они это впрямую говорили. Никаких завуалированных заявлений на тот момент не было, с обещаниями, что все прекрасно себя будут в новом мире чувствовать.
Похожее уже было на территории Белоруссии. Она всегда была западным краем, даже какое-то время носила название западного края Российской Империи. Последний раздел Речи Посполитой был в 1795 году, прошло буквально 17 лет, и пришёл Наполеон, который рассказывал, что мы сейчас все вместе против русских пойдём, и он вернёт Речь Посполитую. Та же песня была, когда шёл Гитлер. В Минске реально много молодёжи, образованной, выпускников государственных университетов, ждали, что придёт Гитлер-освободитель! Потому что Сталин – вечный тиран, с репрессиями и всё вот это.
Такой же этап случился в 2014 году в Украине. Точно такой же этап должен был случиться в 2020 году в Белоруссии. Слава Богу, не состоялся. Потому что белорусы немножко другие — не настолько радикальные, с не настолько горячими головами. И ещё, в Белоруссии – Александр Григорьевич Лукашенко, а не Янукович, который сбежал и бросил свой народ. При этом нельзя сказать, чтобы при Януковиче Украина процветала. Коррупцией было пронизано всё. Я год жила в Одессе и поражалась тому, как там всё устроено – приехав из Белоруссии.
Так вот, к чему всё это было сказано – почему я скакала бы на Майдане. Потому что там была Таня. И я однозначно была бы вместе с ней – если бы я не уехала в Москву на работу. Кроме того, из-за превышения срока пребывания на территории Украины мне был запрещён туда въезд. Это меня и спасло от того, чтобы закрутиться во всём этом кошмарном водовороте, который на тот момент казался – ого! Это же поток свободы!
— Вы сказали, что раньше были «бело-красно-белой». Как происходила смена мировоззрения? Что стало ключевым моментом?
— Я бы, наверное, начала с того, как это мировоззрение вообще смогло появиться в голове у внучки героя Великой Отечественной Войны. Мой дедушка прошёл всю войну, от начала и до конца. Он воевал и с Японией, и с Германией, был демобилизован только в конце августа 1945 года. Когда началась война, ему был 31 год. Он был разведчиком, и у него много наград. Он и Ленинград освобождал, и Кёнигсберг брал. Я, к сожалению, не застала его при жизни — он умер за 12 лет до моего рождения. Но, тем не менее, про него постоянно рассказывали, когда я была маленькая.
Причиной появления этого мировоззрения стало воспитание. Нас такими воспитали, и поэтому большинство белорусов, которые вышли в 2020 году, выходили на протесты абсолютно искренне. Если бы со мной не случилось то, что случилось, то я была бы вместе с ними, и была бы абсолютно уверена в собственной правоте. Дело в том, что я пошла в школу в 1994 году. И вот мы, маленькие дети, растём и учимся в лингвистической гимназии в столице Белоруссии – это одно из лучших среднеобразовательных учреждений в городе, где, по сути, воспитывают будущую элиту страны, самых образованных детей. Кстати, почти все мои одноклассники живут и работают где угодно, но только не в Белоруссии. Америка, Европа, Австралия. Единицы остались дома или переехали в Россию.
И вот наши учебники истории — не в открытую, а так, чтобы мы довели сами эту мысль до конца, возбуждали обиду за наших предков, за белорусский народ, который вечно угнетённый — Россия нас вечно под себя поджимает. Литва и Польша – вот наши друзья, на самом то деле. И вот если бы Екатерина не поделила Речь Посполитую, всё у нас было бы хорошо, и бились бы мы только с москалями проклятыми. И это всё – не в лоб, а чтобы ребёнок сам до этого додумывался. В итоге в нём возбуждается ненависть к тем, кто угнетал предков. А ведь это не так.
По поводу бело-красно-белого флага. Я очень хорошо помню, что в учебнике истории была иллюстрация, на которой изображена картина якобы из минского музея, батального жанра – по-моему, сюжет — битва под Оршей. Гедимин, который ведёт за собой войско, в борьбе, естественно, с Московским княжеством, получает рану на лбу, которую заматывают бинтом – вот и получается бело-красно-белое знамя*. И это всё очень «эпично и героично». Ребёнок смотрит и хочет быть потомком героев. Якобы так и пошёл наш бело-красно-белый стяг, так мы узнали об этом. Но это — фейк. Потому что архитектором этого флага был поляк в начале XX века, во время Первой Мировой войны. Как раз тогда, когда была попытка создания БНР по принципу УНР в Украине – Белорусской Народной Республики. У нас это просто побыстрее, без безумного кровопролития прошло.
И вот это всё во мне культивировалось очень долгие годы. Мамочка пыталась нас с братом прокормить, работая на трех работах. А когда мне было уже 17 лет, я сказала маме, что «Россия – это наш враг. Мы – Европа!». Она упала просто в кресло, у неё слёзы потекли. Она говорит: «Господи! Кто вырос?.. Кто ты, доченька?». И очень долгое время я придерживалась этих убеждений. Я любила учиться, только вопрос в том – а чему учили? И таких, как я, много. Естественно, они вышли 2020 году, вышли абсолютно искренне, ругали Лукашенко… Жертвы пропаганды мы, в большей степени, и при этом думаем, что пропаганда есть только с одной стороны. На самом деле, она и там, и там. Просто вопрос в том, кто ты, когда отказываешься от собственных корней, отрицаешь русского человека в себе. Русский – это же не территория Москвы или Владикавказа. Русский – это восприятие собственного окружения. Русский человек – это тот, кто всегда придёт на помощь слабому, нуждающемуся в помощи.
— А в 2022 году со многими знакомыми Вы утратили связь из-за разных взглядов на СВО?
— Да, со многими, и тут мы вновь выходим на Беларусь. Я уже объяснила, как сформировались мозги у моих прежних соратников и одноклассников. Из академии искусств, где я получила высшее образование, все ходили на митинги 2020-го, за исключением нескольких человек. Меня проклинали на Facebook* (запрещена в России – ред.), где я написала пост о том, что не надо терять страну, что мне не нужна война в Беларуси так же, как и на Украине. И какие только проклятия я не услышала в свою сторону. Интересная особенность — я ни к кому не ходила писать оскорбительные комментарии. И никто из товарищей из моей «песочницы», назовём это так, подобным образом не поступал. А вот к нам бегут и начинают наяривать. С чем это связано – непонятно. Были и показательные «казни», если можно так выразиться, в соцсетях. Я просто сама оттуда удалилась в феврале 2022 года. Как-то выдержала 2020, видимо, дело в том, что я давно не жила в Беларуси и связей особо не поддерживала. С некоторыми мы смогли остаться друзьями, несмотря на то, что у нас разные политические позиции, но таких просто единицы. В основном я слышала крики ненависти.
Ещё интересное наблюдение – я понимала, что это всё будет в Беларуси, 100%, что мы – следующие. И причина была вполне конкретная. В 2019 году, если не ошибаюсь, в Беларусь вернулся Франак Вечёрко, какое-то время он был правой рукой Тихановской. Раньше мы с ним приятельствовали, и когда в 2012 году я уезжала в Одессу, он поступил в университет в Америке. И как только он начал выкладывать посты в Facebook* (запрещена в России-ред.) о том, что возвращается в Беларусь в 2019-м, я, пройдя тренинг, уже понимала, что происходит, и была уверена, что они начнут «качать» обстановку. Так что, когда начались первые стримы Франека о сборе подписей «против мерзавца Лукашенко» — на каком языке он вёл стримы? Конечно, на английском. Для кого? Конечно, исключительно для «настоящих белорусов». Оставалось только ждать, когда всё произойдёт. Так что сюрпризом всё происходящее для меня совсем не было.
Да, в 2022 году разрыв с людьми происходил даже жёстче, чем в 2020. Можно сказать, что 98% моего окружения изменилось с того времени. Наверное, остались только муж, его мама и ещё пара человек, с которыми мы не разругались, но и не встречаемся. Они понимают, видимо, что вся моя жизнь связана с фронтом, ни о чём другом особо со мной и не поговоришь. Хотя это не так.
— Как Вы пришли к волонтёрству? Что стало переломным моментом, после которого Вы решили помогать?
— Я подразумеваю под волонтёрской деятельностью добровольную, бескорыстную помощь нуждающимся людям. И с этой точки зрения мне жалко даже лежащего на улице пьяного человека. Я всегда подойду, вызову скорую, проверю, дышит ли он.
Наверное, активный поиск, где я могу пригодиться, начался во время ковида. Я очень хотела помогать возить людей в клиники, да и вообще идти в госпиталь, помогать, но у меня была перманентная температура 37,2. Все тесты отрицательные, а что со мной происходит – непонятно. И я не имела морального права кого-то заразить чем-то ещё. Поэтому сначала волонтёрила по телефону. У меня было два одиноких старика, запертых в своих квартирах из-за ограничений. Им нужно было общение, вот мы и созванивались два раза в неделю, обсуждали новости и жизнь вообще. Потом, когда ограничения немного снялись, мы стали развозить продуктовые наборы малоимущим, одиноким старикам – это с фондом «Добрый слон». Позже началась СВО.
24 февраля 2022 года мы сразу оказались на складе «Невского фронта» — это питерские ребята, которые сейчас помогают 88-й бригаде, «Эспаньоле» и гражданским. Туда люди несли помощь, и мы тоже начали приносить, принимать людей, распределять, куда что нести. Мы с ребятами там были неделю, каждый день, с утра до вечера. Потом этого стало мало. Мы начали скидываться на сборы другим людям, которым мы доверяли. Сначала был Донецк. С Андреем Лысенко и Татьяной Монтян мы помогали развозить продуктовые наборы в западной части Донецка, выслушивали боль людей. Дальше, после Белгорода и брёвен, был переломный момент, когда мы сосредоточились исключительно на помощи фронту, военным. Сейчас мы специализируемся на радиоэлектронной борьбе, разведке, тепловизионных прицелам – всё, что связано с небом. Мне в этом пригодилось первое неоконченное высшее образование – физико-математическое. Поэтому я понимаю, что там происходит. Помимо того, что мы поставляем на фронт какие-то приборы, периодически консультируем в этой области других волонтёров. Мы говорим, что становимся, похоже, службой РЭС – радиоэлектронного сводничества. Это значит, что мы у одного подразделения побывали, посмотрели, что они придумали новое, получили «добро» на то, чтобы это распространить, и повезли это на другие направления, другие подразделения. Мы помогаем ребятам между собой обмениваться информацией для того, чтобы все, условно, держались за руку и шли синхронно в развитии и к Победе.
— Кому и как обычно помогаете? С кем сотрудничаете?
— Могу сказать, что у нас есть 104 дивизия, несколько подразделений. Ещё 70-ая дивизия – несколько подразделений. Группировка «Днепр». Есть 108, 503-ий полк, Запорожское направление. С этими ребятами мы только начинаем, по сути, работу. БАРС-ами под разными номерами. С 9-й бригадой много взаимодействовали ранее, сейчас помощь немного приостановилась. 150-й дивизии 103-го полка. 35-ая Алтайская бригада. 95-й полк – они теперь прикреплены к 5-й бригаде батальона Александра Невского. Ещё 20-й дивизия, 242-й полк, взвод ПВО. 20-я дивизия, 33-й полк – служба РЭБ. Таманская – 1-й танковый полк, отдельная разведрота. 83 МСП — мы только первый тепловизор отправили группе FPV-шников для защиты от «баб яг» и прочей нечисти. Ленинградский полк 1487. Наверное, всё.
— На что люди охотнее дают деньги?
— Не могу сказать, как в целом люди собирают и на что. У разных групп своя аудитория. Люди, которые подписаны на мой канал, которые доверяют мне, собирают на всё, что я скажу. Потому что я никогда не собираю деньги на то, что либо не первостепенно, либо уйдёт на склад, либо это просто дурь – вести из Питера и Москвы что-то, что можно купить там. Хотя у нас был случай, когда мы находились в Донецке и к нам пришла заявка от 35-й Алтайской бригады. Они обратились, потому что им нужен был генератор и колёса на «буханку». Мы только закончили сборы и был этап раздачи. Тем не менее, мы попросили подписчиков помочь и довольно быстро, за два дня, смогли купить хороший генератор и колёса – там же, в Донецке, не особо дороже, чем в Ростове или где-то ещё. Сейчас обстановка такая, что многие позиции можно закрыть, вообще не выезжая из Питера – просто собрать деньги, отправить их ребятам, и они там, в Донецке, сами всё купят. Загрузят, запишут отчёт и поедут дальше работать. Есть, конечно, вещи, которые там не купишь. Например, вездеходный мотоцикл мы сейчас привозили. Их надо было именно доставить, потому что в Донецке таких нет. Их делают конкретные волонтёры, в Москве. Да и «буханку» СДЭКом не отправить.
Или, например, была у меня ситуация осенью 2024 года, когда мне надо было отправить в Курскую область три разных дрона, а СДЭК выставил 6 дней доставки. При этом, мои ребята из 150 полка как раз Ольгинский лес освобождали, а у них всего одна «птица» на руках. Если они её потеряют – все. Нет «глаз». Как они будут зачищать, как будут штурмовать? Ни о каких шести днях и речи идти не могло! Нашла машину, прыгнула в неё и поехали на Курск, чтобы быстро всё доставить. Так что всякое бывает. Ребята все разные, кому помогаем.
— Вы упомянули, что до 2022 года не были в Донбассе, хотя поддерживали детей оттуда. Что Вас привело туда в итоге?
— Донецк стал для нас не просто территорией, а конкретными людьми именно во время прохождения тренинга по психоанализу. Дело в том, что его проходили, в том числе жители Донбасса. Им была предоставлена возможность бесплатного просмотра для того, чтобы удержать людей из стрессовой обстановки на плаву.
Когда 16 февраля 2022 года началась эвакуация, мы поняли, что начинается замес. Мы смотрели все доступные новости, видели, как Украину спокойно накачивают оружием и никто никакие выводы не делает. Наши только хихикают от того, что они с реальными автоматами бегают. Но было вообще не смешно. Я отслеживала все сводки ОБСЕ, они ведь отчитывались на своём сайте, сколько было прилётов. И когда это число стало в геометрической прогрессии увеличиваться, стало понятно, что идёт артподготовка. Хотя в тот момент я даже ещё не знала таких формулировок. И 21 числа, когда признали ДНР и ЛНР как независимые государства и подписали договор о сотрудничестве и защите, стало понятно, что это последнее предупреждение для той стороны. Ведь ещё в декабре все видели, как Лавров встречался со всеми на свете и пытался договориться о системе безопасности, а над ним, видимо, тоже просто смеялись. Было понятно, что наши сделали всё для того, чтобы предотвратить непосредственно большую войну. Когда мне говорят: «Ты что! Это же война!», очень хороший ответ даёт Владимир Грубник – что страшнее войны может быть только бойня, которую мы наблюдали в Одессе 2 мая, например. И прекрасно все это понимают люди, которые могут себе представить, кто такой противник, что было бы с Донбассом, если бы Россия не зашла таким образом.
Я рвалась в Донецк ещё весной, помогать именно там. Понятно, что там обстрелы, но ведь там люди за годы так сильно устали! Всем тяжело, нужны новые руки. Хорошо, что туда много молодёжи поехало. Очень хотелось ехать и помогать руками именно гражданским – старикам, одиноким мамочкам, детям. На тот момент я даже себе представить не могла, что пройдёт всего год и я куплю первый ночной «Мавик».
В мае коридор открылся, и меня настолько туда уже тащило, что я была готова ехать одна, даже без мужа. Но потом поняла, что это говорит мой эгоизм – ведь он тоже хочет ехать, и вдвоём мы сможем гораздо больше. Но, чтобы что-то купить, надо заработать деньги. У меня не было тогда никаких групп, ничего, и мы понимали, что поедем на свои сбережения. Летом у мужа был кинопроект, он отработал, заработал деньги — и в самом начале августа мы стартанули в Донецк. Кроме того, я всё-таки режиссёр по образованию, это никуда не денешь. Конечно, у меня есть амбиции по поводу съёмок фильма. Конечно, я понимаю, что история творится сейчас там. И я хотела поехать и увидеть, как это на самом деле выглядит, чтобы потом восстановить всю картину. Не знать, что на самом деле происходит и складывать картинку в голове из тех слайдов, которые ты видишь по телевизору – это бред. Так что для меня вариантов не было – надо было ехать.
Парадоксально, что, чем больше я нахожусь сейчас там, чем чаще я езжу, чем глубже я захожу в эти смыслы и в реальность происходящего, тем меньше мне хочется об этом говорить. Наверное, просто сейчас такой переходный этап. Потом, когда всё закончится, найдутся мысли в голове о том, как это грамотно рассказать так, чтобы участники событий не заявили, что это фейк, созданный человеком, который ничего не видел и ничего не знает. В то же время, важно, чтобы люди, которые в событиях не участвовали, не потеряли разум от погружения в те реалии. При этом, естественно, главная задача – чтобы зрителю после просмотра стало чуточку легче. Чтобы он стал чуть более человечным, чтобы он смог сочувствовать, сопереживать своему ближнему. Должен сформироваться внутренний смысловой фильтр, видимо.
— Как на Вас повлиял психоаналитический тренинг, который «вернул Родину»? Расскажите о нём.
— Я даже не знаю, как этот тренинг можно вообще передать. Это невозможно. Можно просто сказать, что моя жизнь, я – абсолютно изменились. Был один человек – стал другой. До конца я так и не понимаю, как это работает — это просто коллективное бессознательное. И мы такие все. У всех, кто прошёл этот тренинг, меняется мировосприятие.
— Вы участвовали в движении «Бревна31» в Белгороде. Чем конкретно занимались? Насколько физически тяжело было женщине в такой работе?
— Попали мы к ребятам под Белгород в октябре 2022 года. Когда вернулись из Донецка, очень быстро снова захотели ехать и помогать – именно руками, тем, что можем делать физически. И как-то случайно нам на глаза попался пост о том, что в Белгороде женщины помогают грузить брёвна, что не хватает мужских рук и пил. Мы купили бензопилу, написали на канал и приехали. Нас поселили в частный дом к семье, они выделили нам комнату. Мужа за день-два научили валить лес, я сначала таскала дрова. Потом я поняла, что могу ускорить загрузки, уменьшить простой. Впрочем, об этом я уже рассказывала — пока ребята занимались непосредственно валкой леса и погрузкой, я организовывала отгрузку.
Осенью же нам пришлось уехать, чтобы поработать, заработать денег на жизнь и приехать снова. И в декабре мы вернулись в Белгород. Планировали остаться на две недели, но в итоге остались почти на всю зиму. Были свои сложности с организацией, и нужно было дать время местным волонтёрам, подстраховать в перестройке процессов. И вот ежедневно, с 8 утра и до вечера, мы ездили на делянку. Грузить приходилось иногда и в темноте, хотя это запрещает техника безопасности. Благо, травм у нас не случилось. А что делать – работать же надо. Когда температура падает, ты понимаешь, что не можешь уйти спать в тёплую постельку, понимая, что ребята в окопах будут мёрзнуть без дров.
Потом мы уехали, группа переформировалась, и я начала заниматься сборами на фронт, поездками к военным с технической поддержкой на постоянной основе. И здесь я гораздо более эффективна. В «Бобряндии» есть кому организовывать процесс. Но в целом, конечно, люди очень нужны, новые силы. Приезжали тогда со всей России, но в основном из Москвы, Орла, Воронежа. Даже из Казани люди приезжали в отпуск, чтобы помогать.
Рядом с Великим СедымБыл момент во время наступления на Белгородскую область, когда те районы, где были делянки, обстреливались. Например, мы слышали много шума со стороны Шебекино.
Так что – там всегда нужны мужские руки. Потому что женщины по-прежнему вынуждены грузить брёвна, как ни крути.
— Расскажите о Ваших наградах за гуманитарную деятельность. За какие именно проекты Вас отметили? Что для Вас значат эти награды?
— У меня есть две или три грамоты от ребят 104-ой, 70-ой дивизии, от 3 армейского корпуса есть благодарность. Когда была раздача медалей волонтёрам – я это называю так, то одно из подразделений говорит: «А как это так? Насть, почему у тебя ничего нет? Давай мы тебе тоже организуем». Вот теперь у меня есть медаль волонтёра. Вожу с собой на случай, если в комендантский час где-то попаду, чтобы доказать, что я волонтёр. Потому что других каких-то подтверждений у меня нет. Всё.
Ещё был момент, когда случился прорыв в Курске, мы помогали обезболивающими, тепловизорами для поиска раненых. Позже мы связывали один из ПВР-ов с администрацией Петроградского района Санкт-Петербурга для оказания помощи. Администрация тогда попросила выдать участникам благодарственные письма, и мне заодно тоже.
Тема странная, честно сказать. Я просто часто затыкаю дыры подразделениям – сейчас у меня, например, 19 разных таких. Получается, что всем помогаю по чуть-чуть, и у ребят, наверное, даже в голове не появляется мысли чем-то подобное отметить.
— Вы говорили, что влюбились в Донецк за его «человеческое достоинство». А бывали в Луганске? Какое впечатление он на Вас произвёл?
— Я не помню, говорила ли о том, почему это так определила. Было для меня удивительно, как в августе 2022 года воду там давали раз в 10 дней. И то — если насосную станцию не обстреляют. А в городе женщины ходили в белых сарафанах, чистейших. Как они этого добивались? Немногочисленные оставшиеся в городе мужчины ходили в белых выглаженных рубашках. Женщины с макияжем, маникюром, ухоженные. Не представляю, сколько сил стоило удержать этот уровень культуры. Мы как-то общались с моей приятельницей, Викторией Семибратской, это донецкий писатель и поэт. И она как раз говорила (не дословно, но в смыслах): «Насть, я не имею права выйти даже мусор вынести без макияжа. Не могу спуститься за водой без марафета. Если я сдамся, значит, мы все сдадимся». Вот этот момент меня очень поразил. Макияж мы обсуждали позже, но, конечно, сильнее всего было впечатление именно от этих белых одежд – в душном, обезвоженном городе.
В Луганск мы в первый приезд тоже добрались. Но Луганск нас как-то не принял. Там по-прежнему очень сложная обстановка со съёмом жилья. Остановиться на ночлег негде. Если у тебя нет контактов, не снимешь ни гостиницу, ничего. Все занято. Мы тогда хотели помогать Юрию Мезинову, как Андрею Лысенко, в ДНР, но у нас не сложилось. То контакт оказался каким-то несуществующим, то ещё что-то.
Про Луганск мы знали, что он пережил блокаду и водную, и газовую в 2014 году. У нас есть знакомые, очень достойные люди, из этого города. На тот момент Луганск уже не обстреливался так, как Донецк, поэтому, видимо, такое первичное впечатление.
— Для Вас белорусский и русский народы — это один и тот же народ? Раньше была концепция «триединая Русь» (Россия, Белоруссия и Украина). Как обстоят дела сейчас?
— Я себя называю русской белорусского происхождения. На мой взгляд, уклады наши всё-таки слегка отличаются. Вот в огромной России, у которой сумасшедшие пространства, каждый регион со своим укладом, начиная от говора, традиций, блюд, привычек, словечек. Так же и Украина, и Беларусь – у каждого свои особенности рельефа, сбора урожая – все это создает свои, особенные черты. Но при этом в каждой стране есть и хорошие, работящие люди, есть и ленивые, и наглые – всякие разные люди. Объединяет нас всех, мне кажется, готовность помогать ближнему, необходимость совместного, коллективного выживания. Взять маленькую Беларусь – 560 на 650 километров, что там той Белоруссии? Но при этом нас там живёт всего 9 миллионов. То есть, у нас концентрация населения, хоть чуть и повыше, чем в огромной Российской Федерации, но всё равно не такая уж и высокая. Много полей, лесов и всегда сосед соседу помогает.
Конечно, есть и случаи, когда в суд идут из-за полметра, который сосед своим забором оттяпал. Но в целом, мне кажется, это как раз объединяющая характерная черта для нашего менталитета, для нашей территории. Потому что иначе бы не выжили. Неурожай – и всё, все сразу от голода померли, да и дело с концом. А так – живём. И обязательно выживем. И сохраним страну, и Русь наша триединая воспрянет – и не только «три-единая». Честно сказать, мне очень импонирует концепция многополярности, которую нам транслирует Владимир Владимирович как цель, к которой мы идём. И всем есть место на этой планете, каждая травинка для чего-то выросла, все мы придём к счастливому будущему. Но сейчас главное – выжить. Сейчас мы на таком этапе, когда вся эта цветочно-бабочная красота ещё, к сожалению, очень от нас далека. И я надеюсь, что скоро ещё больше людей начнут это понимать. Но до этого ещё очень далеко.
— После рекорда Овечкина Вы написали, что головой понимаете радость людей, но сердцем — нет. Потому что сегодня это все неважно. «О спорт, ты — мир» — эта фраза сегодня звучит как насмешка или всё ещё как идеал? Должен ли большой спорт быть вне политики в нынешних условиях? Должны ли люди в мирных городах всё-таки вести мирную жизнь? Разве не за это воюют на передовой?
— Да, я писала об этом, я сделала репост того стихотворения про Овечкина. Но дело в том, что большинство людей, кто его прочитал, они, мне кажется, не дочитали либо последнее четверостишие, либо не потрудились на секунду задуматься, о чём оно вообще, в чём его смысл. Поэтому были нападки на автора. Смысл-то в том, что мы настолько рассогласованы, настолько разделены тем, что у каждого своя важность, что нам просто больно находиться друг с другом. Вот мои индивидуальные события: я в тот момент возвращаюсь с Донбасса, где мне ребята одного из подразделений рассказывают о том, какой у них происходит на линии боевого соприкосновения: гибель бойцов, ранения, недосып, постоянные обстрелы и атаки БПЛА. И я со всей этой информацией попадаю в Москву, которая пестрит портретами Овечкина, и все орут, как всё здорово! При этом, когда провели операцию «Поток» в Курской области в Москве что-то не было такой пестроты! Мы не чтили героев, мы не видим их портреты, мы не знаем их позывные, кроме некоторых отдельных! Просто героические безликие подразделения. Да, может, на каких-то отдельных каналах показали пару героев — я просто не смотрю телевизор, нет у меня на это времени. Но то, что точно не было такой всероссийской и столичной радости от того, что наши ребята освободили наш же регион, и какой ценой они это сделали – я просто не смогла удержаться от того, чтобы не высказаться.
Люди по природе амбициозны, соревнуются – не все, но большая часть из нас хочет побеждать, выигрывать. Но тут уж либо война – либо спорт. Когда идут открытые бои – это такая себе история. С одной стороны, спорт должен быть вне политики. Но не мы эту кашу в спорте начали – это уже давно началось: запрет нашего флага, запрет на участие в соревнованиях, аннулирование медалей, навешивание каких-то допингов. Так что эти правила игры, что спорт привязан к политике, задали не мы. Олимпиаду-80 же как-то провели в Москве, и все были довольны. Сложная история, к слову, с Олимпиадой в Сочи в 2014 году. Что чувствовали жители Донецка, Луганска и прочих? Когда у них под боком Сочи, практически, и все приезжают соревноваться с нами, и при этом оружие поставляют на ту сторону. Олимпиада – а всего за 500 или 700 километров – убивают людей.
Не мне, конечно, рассуждать о жизни мирных людей. Я предвзята. Ребята, кстати, говорят часто противоположные вещи. Кто-то говорит, что его просто тошнит от бесконечных праздников, не понимает, как на это можно тратить столько денег. Кто-то говорит, что ради этого и воюет – чтобы другие могли жить.
Мне очень понравился текст, который недавно написали мои подруги из музыкальной группы «Дорогая Венди» — на мой взгляд, абсолютно точный: в воюющей стране нет мирных людей. Есть люди вооружённые и есть гражданские безоружные. Так вот у нас – воюющая страна. Да, официально у нас СВО. Но в наших регионах идёт война. Для того, чтобы было будущее, нам всем всё равно придётся в этом участвовать. Потому что война-то происходит не только на поле боя.
— Если завтра война закончится, чем Вы займетесь в первый день мира?
— Звучит сейчас как из области сказки или фантастики, если честно. Складывается ощущение, что не то, что скоро всё закончится, а всё только начинается. Потому что от нас же не отстанут, пока мы не дадим нормальный отпор, видимо, соразмерный тому, какой дали в 1945. Когда мы слабые – нас трогают. Когда мы сильны – нет.
Дай Бог, чтобы на нашем веку мы встретили этот счастливый день Победы. Допустим, подписывается какой-то документ, завершаются активные боевые действия. Конечно, я буду больше времени уделять тому, чтобы попытаться вернуться в профессию, сосредоточиться на том, чтобы зафиксировать всё свежее, всё кровоточаще
